Глава из книги Отиса Стюарта
"Рудольф Нуриев. Вечное движение"

"The Trap" ("Ловушка") - самый неряшливый, грязный и в то же время удивительный гей-бар в Париже. Служа воротами в иную эпоху, он похож на щель в стене и вовсе не нуждается в ярких вывесках над своей простой серой дверью: вполне достаточно голубой неоновой полоски с надписью "Бар". Те, кто хочет именно того, что предлагает "Ловушка", всегда знают, как это найти, - где бы они ни находились. Они способны строить планы до полуночи - той
поры, когда "Ловушка" открывается. В одну минуту первого зал уже наполнен "голубыми" в своеобразных одеждах: очень узких, намеренно обтягивающих привлекающие внимание участки фигуры. Постучав в дверь и перекинувшись парой слов с привратником, вы попадаете в бар, на первый взгляд абсолютно похожий на все другие заведения подобного рода. Игровые автоматы. Ярко раскрашенный музыкальный автомат. Слишком красный свет.

И наконец вы замечаете лестницу. Когда-то, в начале восьмидесятых, когда слово "секс" было еще глаголом, лестницу, ведущую на второй этаж бара, найти было труднее. Ступеньки находились у задней стены зала и могли показаться просто-напросто служебным ходом, если бы не снующие вверх и вниз мужчины. Услуги, предоставляемые наверху, как правило, не предназначались обслуживающему персоналу. Они предоставлялись гостям и гостями. Знаменитая лестница в "Ловушке" поистине была дорогой в мир, в котором лишь время стояло неподвижно, а все остальное было насквозь проникнуто движением. К середине восьмидесятых лестницу в "рай" перенесли в середину зала. Теперь ее заметность словно была призвана уничтожить ненужные сомнения.

Представьте себе, что именно в этом адском месте поздним зимним вечером 1985 года вы впервые встречаете мировую знаменитость.
- Взгляни-ка туда!
- Куда?
- Вдоль стойки. На того парня в кожаной кепке.
- Их там несколько.
- На того, который смеется. Он никого тебе не напоминает?
- Ах, Господи! Нуриев!

Ничем не примечательным будним вечером, облокотившись о стойку бара, явно в хорошем расположении духа, не предпринимая ни малейшей попытки привлечь внимание к своей персоне, стоит Нуриев. Опустошив свой бокал, он поднимается наверх. Сначала по одному, потом всей гурьбой за ним следуют и остальные. Следующая за тем сцена являет нам широко улыбающегося, дикой наружности светловолосого молодого человека, окруженного самой внимательной за всю карьеру Нуриева аудиторией. Все это напоминает толпу папарацци - только без камер.

Карьера Нуриева при всей его эгоцентричности и поглощенности собственной персоной представляла собой практически непрерывную череду жертв. Нуриев сполна отдал дань провалам: "Валентине", "Площадь Вашингтон" или знаменитый рекламный ролик с Грэхем и Фонтейн (общий возраст исполнителей составил 164 года), который Нуриев предпочел убрать с глаз публики. Но все же он оставил миру кроме своего таланта и кое-что еще - например, свой жизненный подход к сексу.

Нуриев славился тем, что был способен всю ночь напролет заниматься тем, чем занимаются ночами множество людей, а тот дар сексуальности, который он привнес в балет, - это его приношение любимому искусству. Его вклад в сексуальный словарь танца занимает место где-то между аналогичными заслугами двух его великих предшественников. Баланчин внес элемент эротики в саму последовательность па, а Марта Грэхем сумела соответствующим образом подать саму себя ("Всю свою жизнь я поклонялась сексу, - пишет сама Грэхем, - в истинном смысле этот слова - процессу, а не цели продолжения рода. В ином случае я бы имела детей").

Если Баланчин и Грэхем сделали секс неотъемлемой частью своего искусства, то Нуриев стал его воплощением, Он наполнял эротикой сам воздух.

"Ему достаточно было пошевелить пальцем ноги, чтобы заставить сердца биться, как тамтамы", - пишет один из лондонских критиков.

До появления Нуриева танцовщики носили на сцене некое подобие смирительных рубашек. Всякий намек на сексуальную конкретность исключался. Причина подобной нейтрализации - в неоднозначном отношении и публики, и самих артистов к виду мужчины в трико. Но обычай отошел в прошлое, едва нога Нуриева ступила на сцену. Ни один танцовщик еще не делал того, что совершил Нуриев. В традиционных классических балетах, особенно в "Жизели", ему не нужно было даже двигаться, чтобы впервые в истории создать образ героя, действительно способного соблазнить Жизель. Более свободные произведения - такие, как па-де-де из "Корсара", "Баядерка" или "Ромео и Джульетта" Макмиллана, - предоставили ему большую свободу, и он не преминул ею воспользоваться. Никому еще не удавалось двигаться столь же вызывающе, как это делал Нуриев, и в то же время выглядеть важной персоной и хозяином положения. Плоский, прозаичный словарь, испокон века навязанный танцовщикам, Нуриев заменил изысканными и эротичными движениями, умудряясь при этом сохранить видимость классического танца. Американская балерина Элеонор д'Антуоно, опытный профессионал, три десятилетия посвятившая американскому балетному театру, во всех подробностях помнит свой первый спектакль "Корсар" в ансамбле с Нуриевым:
- Я ворвалась на сцену, как и полагалось, туда, где, приклонив колено, стоял Рудольф. Приблизившись к нему и взглянув на этого невероятно привлекательного мужчину, я едва не задохнулась. В первый и единственный раз во всей моей карьере я чуть не забыла, где нахожусь.

Нуриев же прекрасно понимал и то, где он находится, и то, что он делает. Одной из основных линий создания им собственного сценического имиджа было стремление максимально раздеться во время спектакля, отвергая "вечные" панталоны Альберта в Кировском театре, выходя на сцену с голой грудью в
"Корсаре" и даже "Дон Кихоте", надевая более тонкое и прозрачное трико, чтобы создать иллюзию кожи. Он также в полной мере обладал даром дразнить аудиторию и заставлять ожидать соблазна. В его собственной версии "Спящей красавицы", поставленной для Национального балета Канады в 1972 году, Нуриев, по своему обыкновению, сначала появлялся укутанным в длинную, до пола, накидку. Чтобы снять ее, он поворачивался спиной к залу и потом медленно, очень медленно опускал ее, пока она наконец не застывала чуть ниже прекрасно очерченных ягодиц. Это искусство преподнести себя Нуриев тщательно хранил до самого конца своей карьеры. Участница многих спектаклей Нуриева в ответ на вопрос, видела ли она когда-нибудь, как артист намеренно взвинчивал партнершу, сначала улыбается несколько напряженно и смущенно, но потом, задумавшись, расслабляется и улыбается уже по- настоящему:
- Да. Именно это Рудольф и делал, когда в какой-то момент не танцевал сам, но считал, что партнерша его танцует бледно и неинтересно. В таких случаях он отходил в глубину сцены, поворачивался спиной к публике и, напрягаясь, выгибал спину. Это действовало безотказно.

Французская балерина Виолет Верди видит в интенсивной сексуальности Нуриева еще один аспект его сложной и противоречивой натуры:
- Руди был танцовщиком настолько прекрасным, что почти можно утверждать, что он не имел пола. Или, вернее, что как танцовщик он принадлежал к обеим категориям. Он выходит за рамки обычного - стертого - мужского танца. И дело не просто в наличии каких-то женственных черт. Скорее, он просто создает абсолютно новый пол. Он представляет собой какое-то танцующее существо. Вы не видите ни мужчины, ни женщины, перед вами - воплощение танца, великого искусства, что-то напоминающее фавна или птицу, что-то дикое и прекрасное. Он обладает всеми сексуальными качествами. Так что, когда он танцует, женщина рядом с ним воспринимается порой как излишество. Сам по себе Рудольф совершенно самодостаточен.

В своей книге "Танец: краткая история классического балета" ("Dance: A Short History of Classic Theatrical Dancing") Линкольн Кёрстайн, отчаянный защитник искусства балета, делает неожиданное наблюдение. В результате долгого и разбросанного анализа того импульса, который побуждает человека к движению, затрагивающего и вакхических менад, и Д.Лоуренса, и афро- американскую духовную музыку, Кёрстайн обнаруживает удивительную связь, заметить которую в 1935 году мог осмелиться лишь он. Наши тела, по Кёрстайну, - самые утонченные и откровенные инструменты наших действий, как физических, так и умственных. И когда тело оттачивается в соответствии с непомерными требованиями классического танца, вырабатывается еще один, дополнительный элемент: "Танец как соперничество - показатель сексуальной энергии".

Нуриев представлял собой как раз тип "соревновательного" танцовщика - с начала до конца, снизу доверху и наоборот. Количество его сексуальных приключений, возможно, оказалось сильно преувеличенным, начиная с первого всплеска его популярности, когда в витрине гей-бара в южной части Лондона появилась большая фотография по пояс обнаженного Рудольфа.

- Я знаю, что эта кровать частенько пустовала, - признается один из завсегдатаев бара. - Если бы каждый из геев, кто сейчас распространяется о своей связи с Нуриевым, действительно находился с ним в близких отношениях, то у Рудольфа просто не хватило бы времени на его головокружительную карьеру.

Несмотря на слухи о его холодном сердце, Нуриев, несомненно, был способен на глубокие и длительные чувства, отношения, навсегда изменявшие жизнь его партнеров. Сколько бы артист ни скитался по миру, он провел большую часть своей жизни на Западе, обязательно имея прочный "тыл": в шестидесятых годах это был Эрик Брун, в конце шестидесятых и начале семидесятых - Уоллес Поттс, а в последнее десятилетие жизни Рудольфа - Роберт Трэси. Связь Нуриева с Поттсом и Трэси демонстрирует то противоречивое влияние, которое он мог оказывать на близких людей.

Отношения с каждым из этих мужчин складывались абсолютно различно. Джентльмен с юга США в лучшем смысле этого слова, Поттс встретился с Нуриевым, когда работал преподавателем физики в Техническом университете штата Джорджия. Он отличался разнообразными интересами. Позднее он рассказывал:
- Первое впечатление от танца Нуриева граничило со священным трепетом. А потом, когда я узнал его близко, он стал единственным человеком в мире, которого я любил по-настоящему.

Мужчины семь лет прожили вместе в загородном поместье Нуриева недалеко от Лондона.
- Дом примыкал к Ричмонд-парку, - вспоминал Поттс уже после смерти Нуриева, - и это создавало какую-то особую идиллическую атмосферу. А затем мы расстались. Почему? Я не знаю. Мне захотелось другой - моей собственной - жизни. Но мы остались друзьями. А возможно, наша дружба даже окрепла. Ведь когда уходит страсть, с ней вместе уходят и ревность, и гнев.

Поттс на всю жизнь сохранил преданность Нуриеву и внес огромный вклад в организованную друзьями систему поддержки, которая сопровождала Рудольфа в последние годы его жизни.

С Трэси Нуриев познакомился в 1976 году, во время репетиций "Bourgeois Gentilhomme" Баланчина. Студент Школы американского балета, Трэси оказался одним из дюжины начинающих танцовщиков, исполняющих роли лакеев в услужении у Нуриева-господина. И, по собственному признанию Трэси, он остался лакеем Нуриева на последующие тринадцать лет. Отношения складывались бурно, но в определенной степени сослужили обоим хорошую службу. Нуриев приобрел постоянного любовника, который к тому же еще и прислуживал ему, а Трэси вступил в круг общения с людьми масштаба Джуди Пибоди, Джесси Норман и Жаклин Онассис. Но в конце концов обе стороны устали.

- С первого дня, - рассказывал Трэси Бобу Кастелло в "Ярмарке тщеславия", - Рудольф будто проверял меня, прося то заварить и подать ему чай, то сбегать за кока-колой... Он хотел, чтобы друзья по совместительству были ему и слугами, поскольку был слишком скуп, чтобы оплачивать настоящих. За неделю до смерти Нуриева Трэси получил извещение от адвоката артиста, которое касалось выселения его из квартиры в небоскребе Дакота в Нью-Йорке. К этому времени он уже нанял Марвина Митчелсона в качестве своего консультанта по юридическим вопросам (очевидно, стороны пришли к соглашению, поскольку Трэси скоро начал работать в Фонде Нуриева).

Связь Нуриева с Бруном была совершенно иного порядка. Она представляла
собой нечто значительное и бурное. Хотя их союз распался под натиском необходимости работать и делать карьеру, а во многом и из-за непостоянства Нуриева, взаимная привязанность и внимание друг к другу сохранились на всю жизнь.
- Их близость продолжалась недолго, - вспоминает их общий друг. - Руди все время норовил изменить, и Эрику это было тяжело. Кроме того, разрушительным оказалось профессиональное соперничество.

- Рудольф во всем превзошел Эрика, - говорит Соня Арова. - Брун ведь работал и до появления Нуриева; имел успех, карьеру, и внезапно все внимание обратилось на Рудольфа, Рудольфа и Рудольфа. Думаю, что Брун глубоко переживал это и чувствовал себя обиженным.

С ней соглашается еще одна балерина:
- Конечно. Эрик имел огромный успех, но здесь появились этот магнетизм и это сияние. Европейцы казались звездами, но этот русский напал на зрителей, словно дикий зверь. У меня сложилось впечатление, что Эрик не вынес зависти к деньгам и славе Нуриева. Когда я встретила Эрика в начале семидесятых, он казался разочарованным и чувствовал себя обманутым. Он был очень большим танцовщиком, но остался признанным в полной мере лишь профессионалами. Конечно, он познал славу, но она не шла ни в какое сравнение со славой и богатством Рудольфа.

Находятся люди, считающие, что Рудольф внес свой, и немалый, вклад в развитие событий.
- Воздействие Рудольфа на Эрика оказалось разрушительным, - вспоминает о расторжении контракта лондонского Королевского балета с Бруном одна из танцовщиц. - Эти гастроли должны были состояться буквально через несколько недель после "Жизели" -триумфального спектакля Нуриева и Фонтейн. Эрик так и не закончил сезон. Руди настолько деморализовал Бруна, что тому пришлось отправиться в Данию, в больницу. Но он так и не пришел в норму окончательно. Можно провести прямую параллель его постепенного заката как артиста со связью с Рудольфом. Сыграло свою отрицательную роль и неусыпное внимание прессы.

- Журналисты видели нас вместе, - вспоминал позднее Брун, - и наблюдали за нами, словно ястребы. Казалось, что они заключили пари насчет того, кто из нас окажется победителем в этом невольном соперничестве.

Сам же Нуриев якобы рассказывал своей подруге, актрисе и певице Моник ван Ворен, что в конце концов Эрик отослал его от себя, пожертвовав их отношениями ради карьеры Рудольфа, для того, чтобы тот мог продолжать делать то, что должен был делать.

На каком-то глубинном уровне связь между ними сохранилась.

У Бруна в середине восьмидесятых обнаружили рак. Эрик сгорел очень быстро и умер 1 апреля 1986 года. Нуриев оказался одним из его последних посетителей.

Что бы ни говорилось о многочисленных связях Нуриева, его личное - сдержанное, даже замкнутое - отношение к своей сексуальной ориентации с трудом поддается определению.

- Не принято говорить о том, - вспоминает одна из его протеже, - что Рудольф отличался явной щепетильностью. Например, порой он бывал очень озабочен тем, чтобы те, кто провожает его подруг, не преступили границы дозволенного. Помню, как однажды он не разрешил Мику Джаггеру подвезти меня домой из клуба, поскольку боялся, как бы тот не начал приставать ко мне.

У Нуриева были причины не доверять Мику. Последняя биография певца ("Запрещенный Джаггер"), написанная Кристофером Андерсеном, свидетельствует, что в конце шестидесятых между Джаггером и Нуриевым завязались, хотя и ненадолго, весьма близкие отношения. Нуриев никогда не признавался публично в своей сексуальной принадлежности. Самое откровенное высказывание на этот счет прозвучало в его интервью, данном Майку Уоллесу в 1979 году:
- Я знаю, что значит заниматься любовью, и как мужчина, и как женщина.
Вариации этой метафоры звучали в его интервью до конца жизни.
- Рудольф нередко вел себя как гей еще в то время, когда это не было широко известным фактом, - говорит один из его нью-йоркских друзей. - Для семидесятых годов он вел себя порою очень смело. Когда он не смог достать билет на оригинальную постановку, "Парни из оркестра", он все равно прошел в зал и сидел на коленях у одного из своих друзей.

Если даже число его побед и преувеличено, то незначительно. Рассказы о посещении Нуриевым бань и баров, задних комнат в книжных магазинах, торгующих порно-литературой, стали своеобразным фольклором геев времен Берлинской стены. В первые годы его жизни на Западе, когда реальные возможности для занятий сексом заставляли "татарского тигра" выходить на охотничью тропу, Нуриев обнаружил широкое пространство для удовлетворения своих достаточно значительных потребностей, причем его совершенно не смущала необходимость ходить по тонкому льду. По словам
одного из близких знакомых, Фонтейн и Нуриев находились в одном из своих самых первых туров, выступая в Мельбурне с недавно организованным Австралийским балетом. Шел один из полнометражных спектаклей. В антракте перед последним актом Нуриев набросил купальный халат и, как был, в костюме, парике и гриме, выскочил на улицу, направившись к находившемуся в сотне ярдов общественному туалету. Там, стоя на коленях перед "молодым красивым парнем", он оказался перед аудиторией, состоящей из местных жрецов порока. После яростных телефонных звонков и очень долгого антракта Рудольф наконец вернулся на сцену и закончил спектакль. Марго, по словам того же свидетеля, была в ярости.

Несмотря на лукавое утверждение самого артиста, что он покинул Россию "почти девственником", ко времени переезда на Запад он уже был повинен в грехе. Один из его русских друзей утверждает, что Рудольф и сам сознавался в том, что состоял в связи и с Пушкиным, и с его женой. Причем, по рассказам, ни один из супругов не ведал о приключениях другого, зато их юный друг знал многое о самом себе. Приятель Нуриева вспоминает:
- Он говорил мне, что занимался любовью с женой Пушкина в своей гримерной во время антракта, причем довольно часто. В то время в Кировском театре танцовщиков учили, что надо воздерживаться от секса задолго до спектакля, поскольку это якобы отнимает силы и мешает сосредоточиться. Я поинтересовался, как же Рудольфу удавалось сделать это во время антракта, а потом идти на сцену и танцевать, "Без проблем, - ответил он. - Это просто показывает, как много у меня энергии".

В узком и замкнутом кругу ленинградских геев Нуриев приобрел репутацию горячего татарского парня. Один из его тамошних друзей до сих пор вспоминает его проделки и до сих пор дрожит от страха перед последствиями:
- Ради Бога, не упоминайте имен! Мы должны уважать права этих людей. Иногда это случается, вы же знаете. В молодости кто-то был геем, а потом вдруг женился... Группа людей, о которой я сейчас рассказываю и к которой принадлежал сам, была в очень хороших отношениях с Рудиком, несмотря на его вспышки. Он был очень неуравновешенным, легко ранимым. В разговорах с другими я часто его защищал. Разные люди имели о нем разное мнение. Некоторые даже думали, что он абсолютный дикарь... Его отношения с Алексеем складывались очень сложно... Оба были слишком резки и независимы. Алексей казался простым, но очень гордым... А Рудик не отличался хорошими манерами. Он весь был словно обнаженный нерв, не подчинялся правилам приличия. Однажды вечером, совсем поздно, Алексей, Григорий и Рудольф приехали ко мне на дачу... Не знаю, смогу ли я передать все подробности... Во всяком случае... У меня часто гостил один молодой человек... И внезапно, совершенно неожиданно, явились эти трое. Мы их не ждали. Они принесли вино и закуску. Молодой человек очень огорчился. Лишь позже он признался мне, что лелеял особые планы относительно этого вечера. Когда они приехали, я лишь заметил, что мой гость как-то напрягся... Почти немедленно между ним и Рудиком возникла какая-то размолвка. Они заспорили, и вдруг Рудик поднялся и приказал: "Убирайся отсюда!" Молодой человек не подчинился. Он сказал: "Я пришел сюда раньше вас. Мы разговаривали, нам было интересно и хорошо. Я никуда не уйду!" Рудик повысил голос: "Ты здесь лишний! Убирайся!" Подобные вспышки были вполне в его духе. Я постарался успокоить его, говоря о своем госте: "Он очень приятный человек. Живет неподалеку отсюда..." Короче говоря, ситуация сложилась безобразная. Когда все закончилось и молодой человек все-таки ушел, все оставшиеся осудили Рудика за его поведение. Он был очень несдержан, нетактичен, ему недоставало галантности.

В биографиях Нуриева явно недооценивалось влияние лет, проведенных в России. Репрессии как норма жизни в годы становления его личности, постоянный страх перед ГУЛАГом не могли не отразиться на его отношении к своей сексуальной ориентации, дошедшем до критической черты в последний период его жизни, когда он отказывался признаться самому себе, что болен СПИДом.

По словам Кевина Гарднера, американского специалиста по СПИДу, в настоящее время работающего в Москве, возведение Сталиным секса между мужчинами в ранг уголовно наказуемого преступления стало не просто отрицательной реакцией традиционно сориентированного человека.
- Эта акция узаконила гонения на геев, - поясняет Гарднер. - Целью было не просто убрать гомосексуалистов, хотя люди и исчезали в тюрьмах. Гомосексуализм использовали, чтобы шантажировать людей, вербовать из них доносчиков КГБ. Нетрадиционная сексуальная ориентация стала действенным инструментом запугивания людей. Особенность советского законодательства состояла в том, что множество законов могло быть применено практически против каждого. Существовало две статьи: 121 (о мужеложестве) и 120 (о принуждении к сексу малолетних), печально знаменитых тем, что их сплошь и рядом использовали против гомосексуалистов. Уровень страха среди геев был чрезвычайно высок.

Единственным выбором в годы юности Нуриева оставался "узкий круг сообщества геев". Возможность встретить кого-то еще давали лишь парки и большие предприятия. И только год или два назад в Москве и Петербурге стали возникать полуподпольные бары и дискотеки определенной направленности.

Но даже в замкнутом круге риск оставался высоким.

- Больше всего боялись, что появится кто-то, кто донесет в соответствующие органы, и всех арестуют. Их всегда принуждали называть имена других. Если хоть один попадал в милицию или КГБ - безразлично куда, ведь подобные организации работали сообща, - от него сразу начинали требовать имена партнеров, - говорит К. Гарднер. - Люди не просто боялись, что их отправят в исправительно-трудовой лагерь. Помимо этого, всем обязательно станет известно, что ты - гомосексуалист. Это отметят в твоей трудовой книжке. Поэтому, если ты когда-нибудь снова окажешься на свободе и постараешься устроиться на работу, тебе это вряд ли удастся, поскольку причина твоей судимости будет известна. Она будет преследовать тебя до конца дней и сделает твою жизнь в России невозможной: у тебя не будет ни работы, ни жилья. Когда выйдешь из тюрьмы, тебе некуда будет податься.

Нуриев относится к тем, кто представляет как бы новый уровень мужской гомосексуальности, возникший в результате сексуальной революции шестидесятых годов и движения геев по борьбе за свои права. Геи обнаружили сокровище, которое обычные парни тщательно охраняли: не только радость мужской сексуальности, но и ее силу. Секс геев стал не просто тем, чем вы занимались когда могли, но тем, чем вы занимались при малейшей возможности. Крупнейшие столицы сексуального меньшинства: Нью-Йорк, Сан-Франциско и Лос-Анджелес в Соединенных Штатах, Амстердам, Париж и Лондон в Европе - превратились в центры непрекращающихся оргий. Красивый, богатый, одаренный множеством талантов, Нуриев стал большее чем королем. Он превратился в первого героя, сексуальная ориентация которого не осталась тайной и который при этом прекрасно себя чувствовал среди людей.

Подобно Мэрилин Монро, Нуриев создал сексуальный образ, который при всей его противоречивости оказался чрезвычайно светским. Ранние свидетельства подчеркивают вкус к анонимности, разбавленный вкусом к поклонению. Регулярный секс стал такой же неотъемлемой частью его жизни, как хорошая еда в определенное время. Согласно большинству свидетельств, отношение Нуриева к сексу было деловым: сначала - постель, потом - обед. Этот распорядок был установлен раз и навсегда.

- Не думаете же вы, что я смогу обходиться без секса больше десяти- одиннадцати часов? - заявил он режиссеру Джеймсу Тобаку во время переговоров относительно совместной работы, явно ожидая, что непрерывный поток джентльменов, готовых ему услужить, станет частью сделки. Тобак отклонил этот пункт контракта, но хорошо помнит, что такой поток все- таки был и Рудольф сам прекрасно с ним справлялся:
- Совершенно определенно, время от времени Рудольф удалялся в свой трейлер с одним из этих "мясных мальчиков", как он их называл, и возвращался обратно, полный сил и энергии и готовый к действию. Никогда не ощущалось в нем ни малейшей апатии. Для него секс явно служил способом восстановления сил.

- Красота партнера вовсе не была для него определяющим качеством, - вспоминает один из его друзей. - Главным фактором был размер. Рудольф любил все большое. Я не думаю, что он был очень изобретателен в своих действиях. Он просто любил количество.

Надо заметить, что он любил и пристальное внимание мира, причем в соответствующих декорациях. Покойный активист движения геев Майкл Кэллен вспоминает оргию в нью-йоркской бане, где Нуриев публично имел дело с четырьмя огромными неграми.

Существует две версии относительно того, какую позицию Нуриев предпочитал в акте. Первая полагает, что Нуриев любил действовать сам; вторая - в полной противоположности - считает, что Рудольф был, если использовать выражение писателя Джоэля Родмана, "известным мазохистом":
- Я вспоминаю одну групповую сцену в банях Эверард. Участники были наряжены причудливо: кто лишь подпоясан, кто обнажен, но в ботинках, а Рудольф щеголял лишь с колечком на члене.

Танцовщик из "Гранд-опера" вспоминает яркий пример сексуальной практики Нуриева. Нуриев хорошо знал рассказчика по концертным турне и однажды утром позвал его к себе на квартиру, чтобы обсудить детали балета, в котором собирался дебютировать:
- Я вхожу в спальню и вижу их: Нуриева, мальчика и одну из тех светских дам, которые всегда окружали Рудольфа. Завтрак был накрыт прямо на кровати, и женщина разливала чай. Так я и консультировал его по поводу балета, пока они втроем завтракали в постели. Вы хотите что-то заметить по поводу сюрреализма происходящего?

Несмотря на чувство подъема и сексуальной радости, которое внушал Рудольф, при ближайшем рассмотрении в картине обнаруживаются темные углы. Нуриев так и не выучил урока, который Поль Монет сформулировал в книге "Становление мужчины: история половины жизни" ("Becomming a man: Half a Life Story"): "Когда ты наконец выходишь, остается боль, которая скоро исчезнет, и ты знаешь, что больше так больно никогда не будет, что бы ты ни потерял и какая бы смерть тебя ни ожидала".

Величайшая трагедия и единственное настоящее поражение Рудольфа состояли в том, что он не был способен испытать описанное облегчение. Вместо этого - до самых глубин своей души - он представлял собой классический образец обостренной чувствительности.

- Руди замучила его сексуальность, - объясняет Моник ван Ворен. - Ему было стыдно за свою ориентацию. Мне даже кажется, что он искал унижения. Любил уличных мальчиков, проституток, низших из низших.

Британская журналистка Линн Барбер описывает красноречивый инцидент:
- Молодой шотландский танцовщик Майкл Кларк рассказал мне, что однажды в Париже пришел к Нуриеву на обед со своим интимным другом и в какой-то момент поцеловал его - Нуриев рассвирепел и практически вышвырнул их вон.

Несмотря на то, что Рудольф был постоянно окружен женщинами - красивыми женщинами, готовыми заваривать своему кумиру чай и убирать за ним его вещи, - он был явным и отчаянным женоненавистником:
- Возможно, я просто шовинист, но я всерьез считаю мужчин существами с более развитым интеллектом, способными лучше защитить себя от природы - их собственной природы. Они лидируют во всех пластических искусствах и в архитектуре. Они могут воевать. Они лучше готовят. Они все делают лучше. Не надо вставать перед женщиной на колени. Ее надо презирать.

Проживи Нуриев еще десяток лет, он мог бы оказаться замешанным в процессе по делу о сексуальном насилии. Один из солистов Бостонского балета вспоминает, что работа Нуриева с труппой имела свои внебалетные аспекты:
- Руди ясно дал понять, что он очень заинтересовался одним из танцовщиков, и это резко возмутило "нормальных" парней. Не получив желаемого ответа от своего избранника, он продолжил наступление, чтобы понять, насколько далеко сможет зайти. Я ни разу не слышал, чтобы он отомстил кому-нибудь из отказавших ему, но знаю, что некоторым он угрожал.

Два случаям (оба они произошли в последние годы его жизни) суммируют сложное и запутанное, победное и нескромное отношение Нуриева к "зверю с двумя спинами". Первый - это разговор, состоявшийся между Нуриевым и его другом в кулисах Американского театра балета во время спектакля "Жизель" летом 1988 года. Нуриев не работал с этой труппой более десяти лет, и за это время его техника настолько ослабла, что руководство театра не хотело подписывать с ним контракт. В рамках тура в честь своего пятидесятилетия, который Нуриев, по словам одного из коллег, умудрился растянуть на два года, он все-таки вернулся, чтобы станцевать три спектакля "Жизель".

После длительного pas d`action (па д`аксьон), являющегося ядром первого акта, Рудольф появился за кулисами изможденным.

- Рудольф пришел, - вспоминает друг, - абсолютно измученным, в поту, тяжело дыша, как будто это и не он. Поэтому я подошел к нему и спросил: "Руди, ты в порядке?" Он стоял согнувшись, упершись руками в колени, пытаясь выровнять
дыхание. Посмотрел на меня и почти улыбнулся: "Я очень устал сегодня вечером". Я удивился: "Сколько ты уже танцуешь этот балет? Неужели ты еще можешь устать?" Он ответил: "Сегодня совсем другое". Я сказал, что не понимаю, а кроме того, Рудольф действительно лучше танцевал усталым. Появлялось что-то, что нужно было преодолевать. "Нет-нет. Совсем не то. Я трахался всю ночь и все утро, до самой репетиции. У меня совсем не осталось сил". Я спросил: "Рудольф, неужели тебе никогда не бывает достаточно секса?" Он посмотрел на меня и коротко ответил: "Нет". - "Но, Рудольф..." - "Разница в том, что ночью трахал я сам, а утром трахали меня".

Заключительный кадр документального фильма "Нуриев", снятого в 1991 году, настолько же поразителен. История жизни и творчества Нуриева, рассказанная Патрицией Фой, заканчивается чистым и красивым портретом артиста в конце его пути. Исхудавший и измученный болезнью, но загорелый, Рудольф преподносит свою версию событий с шармом, юмором, остроумно обходит острые углы, определяющие некоторые ключевые события его жизни - например, эмиграцию, - воссоздавая ту картину жизни, которую хочет оставить людям. В последних кадрах фильма Рудольф сидит обнаженным на каменистом склоне пляжа на своем острове - одинокий, умиротворенный, созерцающий океан, как это часто случалось после смерти Фонтейн.

Были созданы две версии фильма. Первая, предназначенная для телевизионной трансляции, так и заканчивалась показом Нуриева, сидящего на камнях. Второй же вариант, записанный на видеокассетах, продолжается значительно дольше: Нуриев встает и смотрит в камеру.

И что же он выбирает в качестве прощального жеста своего последнего - он твердо знает это - появления на экране?

На виду у всего мира он просто стоит - абсолютно обнаженный, обвеваемый ветром - и смотрит прямо в камеру.